Ночной концерт
На дворе стоял дождливый хмурый неприветливый апрель. Ближе к Пасхе он вдруг спохватился, как будто подумал:
- Черт подери, негоже мне к празднику выглядеть грязным и расхлябанным, точно подгулявший нерадивый мужичок, а нужно приодеться в лучшие фасонистые одежды!
И грянуло солнце! И бабахнул гром! И хлынул дождь и вымыл весеннее небо до синевы, до прозрачности, да такой, что если хорошо приглядеться, то можно было даже увидеть звезды.
Из черного осевшего сугроба выглянул застенчивый подснежник.
Над глубокой, так и не зарытой строителями, ямой предупредительным желтым светом закачался одуванчик.
На клумбе застыл одуревший от собственной красоты нарцисс.
Даже ночью жизнь не замирала ни на секунду. Теплыми звездно-лунными ночами деревья издавали еле уловимые интимные звуки "пук- пук", и вскоре все они
покрылись нежно- зелеными листочками.
Жизнь вновь, как Воскресший Спаситель, восторжествовала над смертью.
В чистый четверг бодрая песня с фальшивым текстом "Всюду, всюду с песней встает наш трудовой народ" пробудила к трудовому дню слесаря Николаева. Слесарь Николаев не запел, а, сунув в рот Беломорину, принялся одеваться. По-солдатски быстро, хотя уже был далеко не армейского возраста, влез в кримпленовые брюки, синтетическую рубашку, обулся в резиновые сапоги (без них по рабочему поселку, где проживал Николаев, было не пройти), застегнул молнию болоньевой куртки, и, запихнув в узкий карман полбуханки черного хлеба - направился к двери.
- Зачем хлеб взял? - поинтересовалась жена. - На закусь? Ну гляди, падла, если сегодня опять домой такой как вчера придешь, сдам тебя в ЛТП. Никаких сил моих не осталось!
Погоди сейчас вместе (жена работала на одном заводе с мужем) на работу пойдем.
Такая перспектива явно не понравилась Николаеву. Он тихо, не скрипя половицами, прошел по коридору, осторожно закрыл за собой дверь, вышел на площадку. Здесь Николаева уже поджидал сюрприз - брошенный соседом Колей Филяевым яблочный огрызок. Слесарь наступил на него, грохнулся на пол и скатился вниз по ступеням прямо к подъездной двери. Хорошо хоть ступени были деревянные, а не бетонные, ибо то, что случилось с Николаевым чуть позже, могло случиться именно сейчас. И тогда история выглядела бы несколько иначе.
Николаев поднялся на ноги. Отряхнул прилипший к брюкам и куртке мусор вышел на улицу и, оглядевшись окрест, упоенно воскликнул:
- Хорошо, мать его едрить! - Эта фраза оказалась, не будем, впрочем, забегать вперед.
Постояв несколько минут Николаев пустырем, чтобы не пугать горожан (в душе слесарь был интеллигентом) своим хмурым мятым видом и винным перегаром. Слесарь отправился на огромный флагман первой пятилетки - химический завод.
В шесть тридцать утра он вошел в проходную. Миновал двор. Поднялся по лестнице в раздевалку. По-армейски быстро снял куртку, надел спецовку, на голову надвинул вязаную (именуемую "слесаркой") шапочку, и переобулся в монтажные грубые ботинки. Проверил инструменты в слесарном чемоданчике. Зашел в туалет. Расстегнул ширинку.
Тяжко вздохнул. Еще бы не вздохнешь, когда тебя ждет восемь часов в загазованном цехе. Неожиданно впервые в жизни сердце сжалось, так, как будто его ухватили цепкими острыми клешнями. Страшная боль пронзила все члены, суставы и все прочие органы. Казалось, что невидимый садист вот-вот оторвет слесарю руки, ноги, голову…
Николаев побледнел, только старый шрам на его лице побагровел, и упал в желто-бурую, вонявшую красным портвейном, лужу мочи. От удара перед глазами Николаева проплыла синеватая дымка, и все пропало в вязкой, как весенняя грязь, темноте…
- Ну, что отольем перед сменой? - поинтересовался бригадир слесарей, герой соцтруда Владимир Георгиевич Сорокин у идущего рядом с ним слесаря-орденоносца Андрея Петровича Вареникова.
- Это святое! - согласился А. П. Вареников.
И они вошли в туалет. Солнечный луч осветил зеленоватый ряд писсуаров.
- Глянь. Чего это там? - показывая в дальний угол, спросил Вареников. - Лежит вроде что-то.
- Епта! - воскликнул В.Г. Сорокин. - Это, бля, не что-то, а кто-то…
- Кто, кто-то? - непонимающе вытаращился на бригадира Вареников.
- Да, Николаев наш. Душа с него вон! Опять сучонок нажрался с утра пораньше. Вот мудак! Не мог падла до обеда дотерпеть! Вставай сука, а то обосцу! - подойдя к Николаеву, приказал Сорокин и для убедительности вытащил из ширинки свое "баловство".
- Погоди, Георгич, - остановил его Вареников. - Он вроде как того… это… зажмурился?
- Зажмурится он тебе. Держи карман шире! - усмехнулся бригадир Сорокин. - Говно не жмурится, оно воняет. Ты слышишь, как от него воняет?
- Так это, потому что здесь моча кругом, да и сам он гляди… это… кажись обосцался.
- Так он ничего другого, как обосцаться, да кучу говняную товарищам по работе подложить, ничего не может. Вставай, сука!
Бригадир больно ударил Николаева в бок. - Вставай!
Георгич вновь отвел ногу для удара.
- Да, погоди ты, - остановил его Вареников. - Так бывает… перед смертью… я слышал… люди гадят под себя. Спазмы у них какие- то или еще чего, а может душа так уходит?
- Это ты прав, - усмехнулся бригадир. - У таких как Николаев душа только что через говно выйти может! Потому что сам он говно! Матка его говно и сестра его засранка! Я его и его семейку с самого детства знаю. Все как один алкаши, воры и бездельники!
Все их воспитывали - перевоспитывали. И с этим хмырем все носятся! Перевоспитывай, да перевоспитывай! А ты попробуй его перевоспитать! Он же упертый, что твой баран. Только и умеет, что водку жрать, да драться. Ну выпей, как без этого прожить!? Но ты ж пей, но дело, сука, разумей. Слышь, ты, мудак, вставвай! Смена начинается. - Бригадир толкнул ногой Николаева в бок. В ответ слесарь что-то прохрипел.
- Вот так всегда. - Прокомментировал Николаевский хрип Сорокин. - Кроме как мычать, да драчку вязать - ничего не может! Попробуй его пьяного зацепи!? Тут же глаза кровью, как у быка наливаются. Рубашку рвет! Сопит! Кряхтит! Бля, будто он не метр с шапкой и пудом веса, а двухметровый чемпион мира по боксу. - Бригадир сделал паузу и продолжил. - Вот этот шрам на его лице видишь? Это он на финку в одной драке налетел. У него и на пузе несколько таких шрамов. Где только бля не работал! Отовсюду гнали как шелудивого пса. Жена его Любка Николаева с бобинажного цеха… подруга женки моей… упросила меня взять его в бригаду… плакала, наливала… я дурак согласился… теперь вот мучаюсь… Сорокин тяжко вздохнул и вновь толкнув Николаева приказал. - Вставай, сучара, не хер тут лежать… чай тебе парсюку не Анапа. Вставай!
Николаев в ответ не издал ни звука. Бригадир нагнулся. Лицо его приняло озабоченный вид.
- Слышь, Петрович, - сказал он Вареньекову, - кликни-ка врачиху с медпункта. Кажись и впрямь хреновата Николаевская вата.
Вареников чуток подумал и негромко, чтобы никто посторонний не услышал, сказал:
- А чего бежать - то? Сам говоришь, что ничто человек. Говно! Помрет, так только все легче станет, а так ведь еще и спасут? Может… Короче, помер Максим ну и хер с ним!
Бригадир снял с головы "слесарку" и почесал лысую макушку.
- Так то оно так, но для галочки… чтоб потом чего не вышло… нужно врача позвать, а то потом по следствиям да очным ставкам затаскают. Так, что давай, Петрович, одна нога здесь другая там.
Вареников неспешно пошел в медпункт. Бригадир достал пачку "Примы". Закурил и принялся обдумывать начинающийся сегодня капитальный ремонт бобинажного станка.
- Шестеренок нет! Приводящего ремня нет. В буфете вместо холодца какие- то жеваные сопли. Вино-водочный возле завода закрыли. Теперь бегай хрен знает куда. А тут еще этот мудак. Ну, что бля за жизнь такая!
Вскоре пришла молодая врачиха Таня и замерла на пороге.
- Не стесняйся, Танюха. - Подбадривали ее мужики. - Входи… там хоть и не парфюмерная фабрика, но жить можно!
- Владимир Георгиевич, - обратилась она к Сорокину, - отнесите его в раздевалку. - Я в мужской туалет не пойду, и обмойте его, как мне с ним таким работать?
- Ну, знаешь, Таня. Не я, а ты давала клятву Гиппократа. Отнести я его отнесу, а уж мыть… это без меня.
Николаева перенесли в раздевалку. Таня отерла его смоченной в спирте тряпкой.
- Танюха, чего его жмура тереть... лучше живым посопособствуй.
Врачиха одернула шутников и надавила своими крепкими руками на сердце Николаева. Морщась, вдула своими крашеными губами воздух в Николаевское бездыханное тело. Развела, свела его руки.
Порозовели Николаевские щеки.
Дернулись веки.
Рот приоткрылся.
Глотнул воздуха.
Открыл глаза и увидел ( Сорокин велел позвать) склоненное над ним лицо жены бобинажницы Любы.
- Ну, ладно, - сказала Таня, - вы тут, Люба, за ним присмотрите, а я пока за шприцем сбегаю.
- Беги, беги, Таня. Не беспокойся! Я за ним присмотрю… уж так присмотрю, что мало ему не покажется алкашу.
Таня вышла, цокая, как лошадка, каблучками.
- Ну, что алкаш подзаборный нажрался? - спросила Люба холодным ледяным колючим голосом, что у некоторых присутствующих омертвели внутренности. - Налился с утра чернилом по самые гланды? Что ты за человек такой?! Даже помереть и то по-человечески не можешь. Люди дома в кроватях умирают. В больнице на чистых койках умирают, а ты Богу душу отдаешь в обосцанном туалете. Молодец, нечего сказать! Ты хоть обо мне подумал!? О детях вспомнил. В какое ты нас положение ставишь? Ведь что люди теперь станут о нас говорить: смотри вон идет Любка Николаева, у которой мужик в нужнике помер!? Глянь, вон пошел сын того, что в сортире окочурился. Гад, ты гад! Гадом и сдохнешь! Тьфу на тебя.
Николаев хотел что-то сказать в ответ, но вместо слов только беспомощно шлепал, как выброшенный на берег карп, своими потрескавшимися синими губами и таращил глаза.
Вернулась Таня. Оголила Николаеву синюю сморщенную ягодицу. Натерла ее спиртом.
- Таня, ты бы ему не жопу им натерла, а выпить дала он бы скорей в себя пришел. - посоветовал кто-то из бригадников.
- Когда мне нужен будет ваш совет. Я непременно за ним обращусь, а сейчас попрошу всех посторонних покинуть помещение. Мне работать нужно.
- А что над ним работать? - съязвил Вареников. - Нормальным людям нужно помогать, а не…
- Это кто нормальный, уж не ты ли? - Люба стала грозно приближаться к Варенникову.
-А хоть бы и я!
- Жополиз ты нормальный - это да. Был бы ты нормальным, да передовиком, если бы жонка твоя, блядь, со всем заводоуправлением не переспала! А ну пошел отсюда… пшел… пока я тебя не отчистила как чайник. Пшел отсюда, пес! Брысь!
Вареников весь съежился, и какой - то и впрямь собачей трусцой, выбежал из гардероба.
Даже отрывистые комментарии его походили на собачий лай.
- Я… авс… я главс… ты узнавс…
- Пшел, пшел!
- Любка, брось. - Встал на защиту Варенникова бригадир Сорокин. - Что ты прицепилась к человеку. У тебя вон муж помереть может. Хоть слова на прощание ему скажи. Ведь поздно может быть!
- А ты его не хорони раньше времени. - Люба переместила свой гнев на Сорокина. - А если и помрет, то и по твоей милости тоже.
- я-то здесь причем?! - возмутился Сорокин. - Я ему, дорогуша, насильно чернило в глотку не лил. Так что ты давай…
- Может, и не лил, - остановила его Люба, - но и не реагировал! Вон в инструментальном, слесаря Баянова бригадир с начальником цеха скрутили, и на принудительный сеанс отправили… он теперь не то, что не пьет, он теперь плюет в сторону винно-водочного магазина. А вы, бляди, ты и начальник твой, только и умеете, что с бумагами химичить, а потом на алкашей, таких как мой Николаев, все списываете. Мол, мы хорошие, да только алкаши не дают нам работать. Знаю я вас, мухлевщиков.
Сорокин налился кровью и, соответствуя своей фамилии, затрещал:
- Я Любка. Мать… твой… пер… мать… не смот… реть… вать… как втять… блядь…
На коридор вышла врачиха Таня и тихим голосом остановила спорящих:
- Тихо! При покойнике кричать нельзя. Примите мои соболезнования, Люба. Я сделала все, что могла.
- Ну, и хорошо, что помер. - Вздохнула Люба. - Все только легче будет… он ведь…
Врачиха коснулась Любиной руки.
- Так нельзя, Люба. De mortius aut bene aut nihil.
- Чего, чего?
-Я говорю, что о мертвых либо хорошо, либо ничего… он вам все-таки был вам близким человеком… мужем.
- Танечка, так о нем же ничего хорошего не скажешь. Ни одна душа о нем не опечалится. Прости Господи, мой тяжкий грех.
Люба заплакала…
Вскоре приехала скорая помощь и забрала в тело слесаря Николаева в морг.
- Блядь! Ну и вонища от него. - Все дорогу до госпиталя санитары закрывали носы и перебивали запах спиртом. - Скорей бы уже приехать.
Патологоанатом, получивший на утренней пятиминутке нагоняй от главврача, сорвал злость на Николаеве - сэкономил, зашивая слесаря, нитку.
- Хватит с него и этого! - сказал он, накрывая Николаева белой простыней. - Можете везти одевать…
Никто не вспомнил в этот день слесаря Николаева добрым словом, и только ночью на залитом голубоватом лунном светом пустыре дико выли бездомные собаки.
- Ты слыхАла, Максимовна, як сёня у начи сабаки выли? - спросила утром в магазине свою соседку пенсионерка Нина Ивановна Крынкина. - Точна як плакали по ком?
- Да и як же им не плакаць, милая!? - Ответила Максимовна. - Кали кормилец их, дядька… ну той что са страшенным шрамом на лице… той, что их кожный день кармиу … помнишь яго…
- Хмурый таки?
- Точно! Хмуры. Так вось памер ён учарась.
- А откуда же яны ведають, что ён помер? - удивилась Нина Ивановна.
- Яны не ведаюць, а чуюць. Я в этой как яе… в Миры животных! чула, што яны.. яны гэта валодають нейким шостым чуйством. Вось и пачуяли, что сгинув добрый человек? А уж ён для их быу… ой яки добрый! Добрый, что что бытька родный! Как б не ён. Яны бы давно с голоду перадохли. Кожный день яду им тягау, як быцым бы не сабакам яким, а близким людям! Яны ж прама с руки яго ели… добрый быу чалавек. Царства ему нябесная.
- А я так разумею, что не видать яму царства. Бо чула я, что пиу ён и жонку сваю биу. - Бросила ложку дегтя в характеристику слесаря Николаева Максимовна. - Таким тяжко в Царствие папасти! Никто за такого и не папросить?
- Ничога, - заступилась за слесаря Нина Ивановна, - собаки яго перед Господом отмолють.
И потом помер ён у чистый чатверг, а таким людям усе грахи смывають.
- Ну, хай будя по твойму. - Согласилась Максимовна. - Чи ж я протиу!
Следующим: ясным веселым апрельским деньком гроб с телом слесаря Николаева снесли на кладбище и без пышных речей, и артиллерийских салютов предали земле. Как только вырос холмик и был поставлен скромненький обелиск, небо стали затягивать хмурые тучи.
К вечеру повалил снег. Настоящая метель! Вновь на земле восторжествовала смерть. Жалобно, точно прося кого-то скрытого метелью, но видимого только им, беспризорным псам, выли собаки…
- Ну, вот очередной ночной концерт начали. - Закрывая форточку, ворчал Никита Тимофеевич Заболоцкий, жилец дома окнами выходившего на кладбищенский двор. - Который день воют - это уже становиться непереносимым! Распустили, понимаешь ты, этих собак… ни по улице от них не пройти, ни ночью заснуть. Все хватит! Завтра же позвоню в санэпидемстанцию. Надо положить этому конец…
На следующую ночь кладбище огласили сухие отрывистые звуки оружейной стрельбы и жалобный собачий визг.
В ближайшее воскресенье на городском рынке появилась новинка сезона "шапки из собачьего меха" И хотя стояла весна, их быстро расхватали. Впрок! К зиме.