Бенор Гурфель
Накануне были гости. Громоподобный доктор Рыбаков и его неслышная жена - Берта. Марк долго не мог уснуть от трубного хохота доктора Рыбакова. А когда наконец стал засыпать, то последней мыслью, прежде чем опрокинуться в сладкий сон, была: "Наступает лето, как много предстоит интересного...". Стоял июнь 1941 года. Марк проснулся от мягкого поглаживания материнской руки. Было рано, за окнами ещё висела ночь. Из столовой слышались мужские голоса, а здесь в спальне был полумрак. - Марик, ты одевайся, - необычайно серьёзно заговорила мать, её большие глаза были расширены, руки подрагивали. - А зачем, мама? - резонно спросил Марк, - ещё рано, я спать хочу. - Мы поедем к тёте... К тёте Марк готов был ехать в любое время, хоть днём, хоть ночью. Тетей он звал Тамару Александровну - свою бонну. Очень любил её и скучал по ней, когда года полтора тому назад она уехала к себе в деревню. Этим летом ему было твёрдо обещано, что он поедет в гости к тёте. - А можно я с собой книги возьму? - спросил Марк, одеваясь. - Хорошо, возьми только немного, одну или две, из самых любимых, - ответила мать, выходя из спальни. Марк задумался, не то чтобы он имел так много книг, но каждая была чем-то хороша и памятна. В конце концов он решился: вытащил только начатого "Маугли" в бледно-зеленой обложке и любимую зачитанную "Лесную Газету" Виталия Бианки. Держа книги в левой руке, а правой застёгивая на груди рубашку, он вошёл в столовую и увидел солдата с винтовкой, стоящего на вытяжку у входной двери. За столом сидел невысокий человек в штатском, с серым скучным лицом и размашисто писал что-то на длинных листах. Отец, бледный, в незастёгнутой рубашке, без пиджака, стоял около, и, держа руки за спиной, глядел вдаль. - Ну, доктор, пойдёмте в ваш кабинет, будем бумаги подписывать, - проговорил невысокий и по-хозяйски двинулся первым в отцовский кабинет. - А вы гражданка поторопитесь, - мимоходом кинул он матери - времени у вас остаётся всего часа полтора, ровно в четыре машина придёт. Мать беспомощно развела руками и не двинулась с места. По-видимому, она слабо представляла себе, что она должна делать. Но тут на помощь матери пришли, непонятно откуда взявшиеся, двое мужчин. Или они сидели в приёмной, или дожидались на улице. Были они немолоды уже, одеты в рабочую одежду, с морщинистыми, тёмными лицами. (По происшествию лет, перебирая эту ночь, Марк понял, что это были понятые.) - У вас есть чемоданы, хозяюшка? - обратился один к матери. - Чемоданы? - переспросила мать, - есть, кажется, на чердаке несколько и ещё в кладовке... - Так ты сходи, Сергей, и принеси, видишь хозяйка не в себе. Один из них полез на чердак, а другой, подойдя к шкафу, стал вынимать и аккуратно складывать одежду. Тут и мать очнулась, и отец вернулся из кабинета, и работа закипела. С помощью понятых-грузчиков были сложены и нагружены около десятка чемоданов. Так что, когда невысокий вернулся в столовую, он только руками развёл. Но мешать не стал, а скромно уселся в углу. Так в трудах прошло время, и, когда действительно в четыре пришёл микроавтобус - они были готовы. Начали выносить вещи. Когда Марк выходил из дома, уже одетый, в коротких штанишках, в летней рубашке с короткими рукавами и в сандаликах - невысокий только крякнул и что-то пробормотал, глядя на него. Уже светало. Ночь серела. Наступало утро 13 Июня 1941. Автобус не спеша миновал тихую Пушкинскую, где они жили, и направился по длинной Грибоедова в сторону Товарной станции. Все молчали. Невысокий и солдат устроились впереди, остальные за ними, а чемоданы заняли всё остальное пространство. Вскоре показалось одноэтажное здание Товарной станции. На станции было пустынно, но в дверях, в зале и на перроне стояли военные люди в синей или зелёной форме. Несколько из них подскочило к автобусу и, быстро и споро расхватав чемоданы, понесли их к стоящему на втором пути длинному составу из красных товарных вагонов. Двери каждого вагона были открыты, и у каждой двери стоял солдат с ружьём. Когда их подвели к одному из вагонов, неизвестно откуда появившийся военный, глядя на отца, чётко спросил: - Кто глава семьи? - Я - ответил отец, и мать придвинулась к нему - Пройдёмте со мной, - приказал военный. Отец растерянно взглянул на мать и сделал несколько шагов. - Куда? Куда они тебя забирают?! Люник! - закричала мать. Отец круто повернулся и подбежал к матери. Взяв её за плечи, он пробормотал: - Слушай, скоро будет война. То, что нас вывозят - может оказаться благом... Даже в такую минуту он пытался сохранить остатки здравомыслия и рациональности и дать оставляемой им семье какую-то надежду. В эти последние мгновения прощания мать успела сунуть ему маленькую подушку-думку и лёгкое пикейное одеяло. (Эта подушка и это одеяло прошли с ним все лагеря и вернулись в семью, когда они снова ненадолго были вместе). Марк неотрывно глядел в удаляющуюся спину отца. Вот отец обернулся, махнул рукой и вскоре исчез за вагонами. А они остались и стали устраиваться в своём передвижном доме. Товарный вагон имел свободный центральный проход, а справа и слева тянулись двухэтажные нары. Вагон был ещё почти пустой и мать, с неизвестно откуда взявшейся практичностью, заняла верхние нары, примыкавшие к небольшому зарешеченному окошку. Там нельзя было выпрямиться, но зато можно было смотреть наружу, читать и дышать. Мать, с присущей ей аккуратностью, стала перекладывать вещи в чемоданах и укладывать чемоданы в только ей известном порядке. Затем вытащила плотное покрывало и покрыла им доски нар. Вся эта суетня, по-видимому, была ей нужна, так как придавала некий смысл окружающей бессмысленности. Как бы то ни было, их местечко стало более уютным. Марк с матерью улеглись и стали смотреть в окно. Но за окном ничего особенного не происходило. Уже полностью рассвело, начинался длинный, жаркий, июньский день. Время от времени появлялись группы людей: в середине шли штатские, а спереди и сзади - военные. Они подходили и забирались в ожидавшие их вагоны. Марк ещё раз взглянул на жёлтое, унылое поле вокруг станции и решился. - Мама а за что нас...? - он поискал в голове подходящее слово, не нашёл и уставился на мать. - Да это всё папин сионизм, нужен он был ему, как... - прерывающимся голосом ответила мать. - А что это - сионизм? Разговор вступал на минное поле. - Видишь ли... - мать помолчала, затем, решившись, продолжала, - ты знаешь, что мы евреи, правда? Марк кивнул нерешительно. С одной стороны, он не думал о себе как о еврее. Он был просто мальчик; мальчик с мамой и папой, с игрушками, играми и книжками. С другой стороны, он помнил здоровенного, краснорожего извозчика, которого прислала еврейская община охранять их, когда в городе начались слухи о погромах. Он также помнил красиво убранный стол на Пасху вечером, фаршированную рыбу с хреном, и свою красивую рюмочку синего стекла, наполненную удивительно вкусным пасхальным вином. - Так вот, когда-то мы, то есть не мы, а наши пра-пра-прабабушки жили в Палестине. - Где, где? - удивился Марк. - Ну там, там, далеко... - мать неопределённо махнула рукой. - Так вот, сионисты хотят, чтобы евреи вернулись обратно в Палестину, где они когда-то жили, - закончила мать. - А евреи не хотят? - поинтересовался Марк. - При чём тут евреи? Это не так просто, как тебе кажется, - начала раздражаться мать. Затем, придвинувшись к нему тихо сказала: - Ты никому не говори, что папа сионист, это очень опасно. Прежде всего для него, ну и для нас с тобой. Понимаешь? Это - опасно! Тут они оба замолчали. Каждый из них переваривал сказанное. Между тем, население их вагона медленно пополнялось. С другой стороны, тоже у окна, расположилась большая семья молдаван. На нижней наре, справа поселилась толстая старуха с двумя взрослыми сыновьями. Кое-как сложив нехитрые пожитки, она громко объявила: -"Я - мадам Гроссман, а это мои дети: Ицик и Срулик. Ицик уже, слава Богу, закончил курс и сейчас он доктор. И если там, куда нас везут, со мной что-нибудь случится - у меня уже есть свой доктор. Сруль курса не кончил, но он уже был на третьем курсе и если кому-нибудь из вас понадобится докторская помощь - Срулик вам поможет. Правда, Сруль?" -Тише, мама, тише, - сконфуженно упрашивал Срулик, но это мало действовало на гордую мадам Гроссман. Мужчин в вагоне не было совсем. То есть было несколько стариков, но они терялись среди множества женщин: старых, не очень старых и просто молодых. Было также несколько мальчиков и даже одна девочка. Мальчики были все старше Марка и поэтому глядели на него и разговаривали с ним свысока. А девчонка, которую звали Фаня, была коренастая, губастая и мрачная. Так что поневоле пришлось Марку улечься на своё место у окна и погрузиться в чтение. И как только была перевёрнута вторая страница "и волчья стая, возглавляемая Ракшей, кинулась по следам буйволов... и вдали за холмом раздался рык Шер-Хана... и гибкая тень Багиры мелькнула в свете луны" - как исчез товарный вагон, наполненный скорбью и тревогой, исчезла товарная станция, с выжженным полем вокруг, исчезла мадам Гроссман и вокруг разлилась пряная ночь джунглей. Марк уснул. А когда проснулся - поезд уже шёл. Их потряхивало, покатывало; в окошко врывался прохладный ветер ночи; вагон сопел, кряхтел, похрапывал. Мать спала рядом, неудобно закинув правую руку за спину. Глядя на мать, Марк опять уснул и проспал до утра. Так потянулись долгие, нескончаемые дни и ночи их путешествия в Сибирь. И составили эти дни время длиною в три месяца. Уже шла война (сбылось отцовское предсказание). На больших станциях их состав загоняли на дальние пути и держали по нескольку суток. По основным путям пропускали воинские эшелоны, шедшие на фронт. Иногда воинский эшелон проходил рядом с их составом. Там стриженные, скуластые сибирские парни, толпясь у раскрытых дверей, молча смотрели на их тихий, запертый состав. Все быстро привыкли к распорядку дня. В каждом вагоне был назначен староста. На длинных остановках староста и его помощник, сопровождаемые часовым, приносили хлеб, кипяток, сахар. Все быстро научились называть еду - пайком или пайкой, а туалет - парашей. Два раза их водили в баню. До этого Марк никогда не был в бане и очень поразился банной обстановке. Наконец в Новосибирске их перегрузили на баржу и маленький, дымный катерок потащил их баржу на север: по Оби, на Колпашево, на Парабель, в Нарым. Уже был сентябрь. Кончалось короткое сибирское лето. Облетали редкие берёзы, а еловые, пихтовые и кедровые леса сжимались навстречу зиме. Наступала новая пора. |